Портрет больного художника кисти Алексея Корина

Легочное кровотечение в искусстве «Передвижников».

Художественная литература XIX века воспела туберкулез. Он был овеян зловещим декадентским очарованием: в ученическом мозгу слово «чахотка» не вязалась ни с одной существующей в современном мире болезнью, вызывая смутные ассоциации с Кощеем Бессмертным, чахнущим над златом. Замирая, ты читал, как Катерина Ивановна Мармеладова заходится в смехе, превращающемся в нестерпимый кашель, и на платке остаются пятна крови. Эта кровь была разлита повсюду: на страницах «Анны Карениной», когда мокрота душила Николая Левина, на вершине «Волшебной горы», где обитатели дорогого курорта в Швейцарских Альпах сосредоточенно дышали морозным воздухом, в «Шагреневой коже» Бальзака, в «Черном монахе» Чехова. «У него шла горлом кровь. Он плевал кровью, но случалось раза два в месяц, что она текла обильно, и тогда он чрезвычайно слабел и впадал в сонливое состояние. Эта болезнь не особенно пугала его, так как ему было известно, что его покойная мать жила точно с такою же болезнью десять лет, даже больше; и доктора уверяли, что это не опасно, и советовали только не волноваться, вести правильную жизнь и поменьше говорить». 

Художники от писателей не отставали: не нужно было ничего изобретать, жизнь красно-белым платком мелькала перед глазами, мягкий климат Кисловодска, солнечные поездки в Италию, серые петербургские трущобы, талантливые товарищи, сгоревшие за несколько недель.

У Алексея Корина не было масштабных полотен и глубины тем, но портретируя своих знакомых, зная их повадки и привычки, он создавал по-настоящему эмоциональные, настроенческие вещи. Его драматургия была незамысловатой, но она была понятна многим: если птичку было жалко сто лет назад, то и сейчас на нее смотришь, сдерживая слезы.

Дед художника был известным палехским мастером, а отец – извозчиком, противящимся устремлениям сына: его обучал дядя, потом он попал в иконописную мастерскую, потом уехал в Москву, учился, женился, преподавал, съездил во Францию, немножко «подворовывал», «да без того нельзя, надо хоть таким образом пересаживать их художественную культуру к нам, а то мы уж очень опростились и отстали от Европы». Его картина «Больной художник», созданная еще в самом начале пути, привлекла внимание Третьякова, ее хвалили Репин и Стасов, о ней говорили, что это «вещь реалистически прекрасно, светло написанная». Она, конечно, вознесла и прославила его.

Это очень ясная, стреляющая в упор работа. На переднем плане мы видим мастерскую художника: ее хозяин сидит в кресле, и весь он как открытая книга. Бледное изможденное лицо, длинные бессильные пальцы правой, «рабочей», руки, яркое пятно румянца, скомканный платок, подложенная под спину подушка, стакан молока на столе. Холст, установленный на мольберте, не виден зрителю: критики обычно говорят про законченную работу, на которую с тоскливым безразличием смотрит автор. Но раскрыт этюдник, ждут кисти, пол еще чист, свеж край беленого холста. Тема, рождаясь в тебе, жжет и лезет наружу, перепахивая тебя всего, иногда, наоборот, сидит внутри, мучит, зудит монотонно, пока не вылетит легкой мушкой. Но полное равнодушие, глухая тоска, потому что мы все умрем и уже не важно, будет ли написана еще одна картина, - вот что может думать художник, которому кровь на платке напоминает по цвету карминовый карандаш. Где-то в закулисье (занавес слева, легкая штора справа) резаный кусок комнаты, и возникает темно-розовое платье, и женщина, заразившись этой тоской, прячет лицо в ладонях.

Корин представил «Больного художника» публике в 1892 году – за год до этого туберкулезом заболел его преподаватель и старший товарищ, один из основателей общества передвижников, Илларион Прянишников. Ради этого талантливого жанриста сам Третьяков нарушил свое правило не приобретать в галерею авторских повторений и копий: сначала копия «Порожняков», потом четвертая, но самая лучшая версия «Пленных французов в 1812 году». Меценат Петр Губонин, который по словам Витте «был человеком с большим здравым смыслом, но почти без всякого образования», пригласил заболевшего Прянишникова пожить в его имении в Алупке, и он приехал в Крым, и почувствовал себя лучше, и даже успел стать действительным членом Академии художеств. Возвращение в Москву обернулось смертью, а несколько лет спустя Корин написал быстрый этюд «Панихида по И. М. Прянишникову».

Но есть еще одна картина, которая красной ниткой связывает двух этих художников: Корин женился на племяннице Прянишникова, и тот просил молодых позировать ему, когда в 1890 году писал свою «Мастерскую художника». Эта картина своеобразный приквел: натурщица кутается в плед, греется у печки, она озябла. Художник подкидывает поленья, но все мысли его – о работе, холст, как и у Корина, развернут от зрителя, но палитру, которую так неудобно держать в руках, растапливая печку в угоду юной прелестнице с голыми ногами, он не отложил. В его позе есть нерв, пульсация жизни, движение. Это горение, и он сам объят пламенем: жизнь кипучая, огонь льется из печки, работа ладится, и жить нужно, обязательно нужно, потому что все, что случится потом, чахотка, Алупка, похороны – это мелочи по сравнению с тем, как весело трещат дрова и как красива девушка, позирующая тебе.