Хирург Джон Мерфи применил новейшую медицинскую технологию своего времени:
использовал рентегновские лучи, которые позволили точно определить
местонахождение пули, попавшей в Теодора Рузвельта: вне плевральной области, застрявшей
в раздробленном четвертом ребре. После некоторого раздумья, Мерфи решил обойтись
без операции.
Теплый октябрьский вечер 14 октября 1912 г. Милуоки, штат Висконсин. Перед отелем «Джилпатрик» собралась большая толпа зевак, ожидающих, когда из дверей появится знаменитый Теодор Рузвельт, почтивший своим вниманием город на берегу озера Мичиган. Не из досужего любопытства, хотя каждому, наверное, интересно поглазеть на бывшего президента США, а потому, что Тедди (как его называют в газетах) Рузвельт выдвинул свою кандидатуру на пост президента снова и собирается побороться за Белый дом в ноябре. «Как же так? – переговаривались в толпе. – Он ведь обещал больше никогда не баллотироваться?». И действительно, когда Рузвельт победил на выборах в 1904 г., он торжественно заявил: «Ни при каких обстоятельствах я не буду кандидатом и не приму другой номинации». Другие возражали: «Тедди был отличным президентом, так что не грех проголосовать за него еще раз!».
Наконец, на ступенях отеля показался высокий широкоплечий джентльмен в ковбойской шляпе с густыми седыми усами. Толпа загудела: «Сохатый! Сохатый!». Таково было одно из прозвищ Теодора Рузвельта, который еще в 1900 г. заявил, что он силен, как сохатый, а во время предвыборной кампании 1912 г. сделал эмблемой основанной им Прогрессивной партии американского лося.
Рузвельт поднял руки, приветствуя толпу. Спустился по ступенькам к открытому автомобилю, который должен был отвезти его в «Аудиториум Милуоки» – новый городской концертный зал, где кандидат в президенты намеревался произнести большую речь. В тот момент, когда Рузвельт садился в машину, через толпу, грубо расталкивая зевак локтями, пробился невысокий светловолосый мужчина с невыразительным лицом и рыбьими глазами. Оказавшись на расстоянии двух метров от Рузвельта, он вдруг выхватил из кармана поношенного мешковатого костюма револьвер и выстрелил в грудь кандидату в президенты.
Он успел сделать лишь один выстрел. Стоявший рядом с машиной Элберт Мартин, бывший игрок в американский футбол, а ныне секретарь Рузвельта, прыгнул на стрелявшего и повалил на землю.
Рузвельт покачнулся и едва не упал, шляпа слетела с его головы. В первое мгновение многим показалось, что стрелявший промахнулся. Когда кандидат в президенты наклонился, поднял шляпу, отряхнул ее и с улыбкой водрузил себе на голову, люди на площади облегченно вздохнули. Но, когда помощник Рузвельта обеспокоенно спросил: «Вы в порядке, сэр?», тот негромко и очень спокойно ответил: «Он меня продырявил, Гарри».
Верхом на светловолосом сидело несколько человек, включая телохранителя бывшего президента А.О. Джирарда и троих полицейских. Толпа уже собиралась линчевать несостоявшегося убийцу, но Рузвельт, увидев, что происходит, громко закричал: «Не причиняйте ему вреда, приведите его ко мне, я хочу его увидеть!»
«Мистер Рузвельт, с вами все ОК?» - выкрикнул кто-то из толпы. В ответ экс-президент помахал в воздухе своей ковбойской шляпой: «Я в полном порядке!». На самом деле он был ранен и вполне отдавал себе в этом отчет.
Светловолосого подвели к Рузвельту. «Я тебя знаю?» - спросил политик. Покушавшийся молчал, избегая смотреть своей жертве в глаза. «Отведите его в участок, - распорядился Рузвельт. – Да проследите, чтобы никто не причинил ему зла». Когда светловолосого уводили, Рузвельт печально поглядел ему вслед и пробормотал: «Ты, несчастное создание…». Затем еще раз успокаивающе помахал шляпой толпе и без посторонней помощи уселся в машину.
Светловолосого мужчину, стрелявшего в Рузвельта, звали Джон Шрэнк. Это был тридцатишестилетний уроженец Баварии с серьезными психическими проблемами. В молодости он был благополучным владельцем бара в Нью-Йорке, но после гибели своей невесты во время кораблекрушения парохода «Генерал Слокам» в 1904 г. продал все принадлежавшее ему имущество и стал бродячим проповедником и сочинителем плохих мистических стихов.
Полицейские, обыскивавшие Шрэнка, обнаружили при нем тетрадь, в которой он высокопарно описывал, как однажды ночью ему явился призрак убитого в 1901 г. президента Уильяма Мак-Кинли. Мак-Кинли сидел в своем гробу и указывал на человека в одежде монаха, в котором Шрэнк признал Теодора Рузвельта. Обращаясь к Шрэнку, Мак-Кинли произнес загробным голосом: «Вот – мой убийца. Отомсти за мою смерть!». На самом деле, Мак-Кинли пал от руки анархиста Леона Чолгоша, эмигранта из Австро-Венгерской империи. Но Шрэнку до этого не было никакого дела. Мысль, что Рузвельт, бывший в администрации Мак-Кинли вице-президентом, стал после его смерти хозяином Белого дома, проникла в больное сознание Шрэнка и подчинила его себе. Он начал писать стихи, в которых обвинял Рузвельта в «предательстве» и называл его «недостойным», а затем купил новенький «Кольт полис позитив спешиал» 38-го калибра и принялся следить за кандидатом в президенты с тихим упорством маньяка. Шрэнк провел несколько месяцев, следуя за «Сохатым» из города в город и дожидаясь удобного случая, чтобы исполнить волю явившегося ему привидения и застрелить Рузвельта. В Милуоки такой случай, казалось, ему представился.
«Кольт полис позитив спешиал» был мощным оружием, специально разработанным для стрельбы более тяжелой пулей, чем обычные полицейские револьверы. Шрэнк много тренировался в стрельбе, и, вероятно, был изумлен, увидев, что ненавистный ему «Сохатый» не только остался жив, но, кажется, даже не слишком пострадал – и это при том, что пуля явно нашла свою цель!
На самом деле Рузвельту невероятно повезло. Пуля, вылетевшая из ствола револьвера Шрэнка, столкнулась на своем пути с двумя серьезными препятствиями. Первым оказался стальной футляр для очков: Рузвельт был очень близорук и одно время даже носил гордое прозвище «Четырехглазый Ковбой». В годы испано-американской войны полковник Рузвельт возглавил добровольческий кавалерийский полк, именовавшийся «Буйные всадники». Когда он вел «Буйных всадников» в атаку, его экипировка включала не только револьвер с перламутровыми накладками на рукояти и лучшую винчестерскую винтовку, но и дюжину пар очков, все в металлических футлярах, рассованных по разным карманам. При его близорукости это была необходимая предосторожность: потеряв или разбив одни очки (или даже две и три пары) полковник не остался бы беспомощным со своим зрением -8. Привычка носить с собой несколько пар очков оставалась с ним и позже, тем более, что уже будучи президентом Соединенных Штатов, Теодор Рузвельт почти ослеп на левый глаз (боксируя в спортзале Белого дома с не в меру ретивым молодым капитаном артиллерии, чей кулак разорвал ему кровеносный сосуд в глазу). 14 октября 1912 г. эта причудливая традиция спасла ему жизнь.
Второе препятствие, ослабившее удар выпущенной Шрэнком пули, было еще более необычным. Во внутреннем кармане пальто Рузвельта лежала отпечатанная на машинке речь, которую он намеревался прочесть в концертном зале Милуоки. Рузвельт был известен пристрастием к длинным и весьма обстоятельным речам: известный афоризм Чехова «Краткость – сестра таланта» к нему был неприменим. В милуокской речи «Сохатого» было 50 страниц, к тому же она была сложена в несколько раз, чтобы уместиться в кармане. «Без сомнения, это была самая эффектная речь в жизни Рузвельта», - не без иронии пишет один из исследователей здоровья 26-го президента США.
Тем не менее, «Кольт» Шрэнка был слишком мощным оружием, а расстояние между стрелком и жертвой было слишком небольшим, чтобы Рузвельт остался невредим. Пуля, пробив очечник и толстую стопку бумаги, ударила Рузвельта в правую часть груди рядом с соском и прошла наискосок и вверх, раздробив четвертое ребро, но не проникнув в плевральную полость.
«Четырехглазый Ковбой» сам был метким стрелком и хорошим охотником. Когда Шрэнка увели полицейские, Рузвельт приложил руку к губам и кашлянул. Потом, стараясь не привлекать внимания окружающих, взглянул на пальцы – крови не было.
«Значит, легкое не задето», - подумал полковник. Сев в машину, он велел изумленному водителю везти себя не в больницу, а в «Аудиториум Милуоки». Напрасно помощники и секретари пытались отговорить его. Рузвельт был непоколебим. «Я произнесу эту речь, или умру!» - твердо заявил он. Прибыв в концертный зал, он поднялся на трибуну и распахнул пальто, чтобы достать рукопись речи. Публика, собравшаяся в зале, ахнула, увидев, что по белой сорочке бывшего президента расплывается большое кровавое пятно. Начался шум и ропот. «Друзья, - громко произнес Рузвельт, - я вынужден просить вас сохранять спокойствие и тишину. Не знаю, в полной ли мере отдаете вы себе отчет в том, что меня только что подстрелили – но для того, чтобы убить Сохатого, требуется кое-что побольше… Пуля сейчас во мне, поэтому я не смогу произнести слишком долгую речь, но я постараюсь сделать все, что в моих силах».
В силах Рузвельта оказалось проговорить полтора часа – с пулей, застрявшей в грудной клетке в опасной близости от сердца. Кровь все сильнее пропитывала его рубашку и капала на пол и на пюпитр, за которым он стоял, но полковник не прекращал убеждать слушателей в том, что его программа куда лучше, чем программа главного конкурента – демократа Вудро Вильсона. Некоторые потом называли его речь «бессвязной» - и действительно, он уже не придерживался написанного (и пробитого навылет) текста своей речи, обрушиваясь с критикой то на сталелитейные тресты, то на «Стандарт Ойл компани», то на демократов. Но мужество Рузвельта производило на собравшихся в Аудиториуме куда более сильное впечатление, чем логика его выступления. Закончил же он словами, которые достойны быть записанными на алмазных скрижалях истории: «Жизнь – по большей части, пустые слова, пена и пузыри. Лишь две вещи стоят, как скала: сочувствие к беде ближнего и мужество в собственной беде».
Пока Рузвельт произносил свою историческую речь, его друзья теснились вокруг подиума, готовые подхватить истекавшего кровью полковника, если он вдруг потеряет сознание и упадет. Но Рузвельт даже не пошатнулся. Закончив выступать, он под шквал аплодисментов сошел со сцены, и, наконец, отдался в руки врачей.
Тут Рузвельту повезло еще раз: в зале оказался его хороший знакомый, д-р Джозеф Бладгуд из Госпиталя Джона Хопкинса в Балтиморе. Бладгуд быстро осмотрел полковника, и пришел к выводу, что его состояние не представляет серьезной опасности. «Я бы хотел, чтобы мной занялись вы, старина, - сказал Бладгуду полковник. – Не хочу становиться пациентом слишком большого числа врачей: печальный опыт Гарфилда и Мак-Кинли кое-чему меня научил».
Но Бладгуд с извинениями был вынужден отказаться: в городе он оказался только чтобы послушать Рузвельта, что за больницы в Милуоки, какое оборудование, насколько компетентны ассистенты – все это было ему неизвестно. Но, поскольку состояние полковника не вызывало у него больших опасений, он посоветовал Рузвельту обратиться к прославленному хирургу Джону Б. Мерфи из Чикаго. Из Милуоки в Чикаго на поезде можно было добраться за несколько часов.
Рузвельт согласился, и Бладгуд тут же позвонил Мерфи, объяснив ему, в чем дело. Пока он разговаривал с чикагским светилом, трое друзей полковника, присутствовавших в Аудиториуме, тоже связались со своими знакомыми хирургами, проживавшими в Чикаго. Хирурги тут же высказали готовность встретить знаменитого пациента, и приехали на вокзал к приходу поезда из Милуоки. Почему-то никто не предупредил их, что Рузвельт прибыл в Чикаго специальным скорым поездом на три часа раньше, и сразу же попал в руки д-ра Мерфи.
Впоследствии тот факт, что Джон Мерфи взял на себя ответственность за лечение Рузвельта без консилиума с коллегами, привело к его конфликту с Американской медицинской ассоциацией. Его даже обвинили в том, что он «выкрал» пациента в погоне за славой (впрочем, в конце концов эти обвинения были сняты).
Так или иначе, д-р Мерфи принял смелое решение, расходившееся с общепринятой практикой. Он не стал копаться в ране, извлекая пулю – и это позволило Рузвельту избежать печальной судьбы одного из своих предшественников, президента Гарфилда, который был ранен проповедником Шарлем Гито – тоже во время одного из своих публичных выступлений – но умер от занесенной в рану инфекции: лечившие его врачи ковырялись в пулевом канале в поисках пули без перчаток и не стерилизуя инструменты (кстати, пулю нашли только при вскрытии тела). Вместо этого Мерфи применил новейшую медицинскую технологию своего времени: использовал рентегновские лучи, которые позволили точно определить местонахождение пули, попавшей в Рузвельта: вне плевральной области, застрявшей в раздробленном четвертом ребре. После некоторого раздумья, Мерфи решил обойтись без операции.
Лечение, которое получил Рузвельт, заключалось в прививке от столбняка (профилактика столбняка и дифтерии путем инъекций кровяной сыворотки, содержащей антитоксины, использовалась с конца XIX в. – ее разработчиком был гениальный немецкий медик Эмиль фон Беринг). Поскольку раздробленное ребро вызывало боль при дыхании, д-р Мерфи туго забинтовал грудную клетку полковника, прописав ему постельный режим и мягкие седативные средства. Он оказался прав: рана заживала быстро, без осложнений. Через неделю Рузвельт уже чувствовал себя так хорошо, что покинул Госпиталь Джона Хопкинса и вернулся в свой дом в Ойстер-Бэй на Лонг-Айленде, а через две недели уже произнес две яркие предвыборные речи перед собравшейся в Мэдисон-Сквер-Гарден толпой.
Несмотря на мужество, которое Теодор Рузвельт проявил в этой истории, на выборах, состоявшихся 8 ноября 1912 г. американский народ избрал президентом не его, а совсем не героического губернатора штата Нью-Джерси Вудро Вильсона. Потерпев поражение в политике, Рузвельт посвятил себя написанию автобиографии, стал пробовать силы в литературной и художественной критике (помимо всего прочего, он резко критиковал Льва Толстого, хотя и признавал его величие как мыслителя). Однако такая жизнь казалась ему пресной, и в 1914 г. бывший президент США с сыном и несколькими верными друзьями отправился в Южную Америку – исследовать течение загадочной Реки Сомнения, одного из притоков Ориноко.
Эта экспедиция закончилась катастрофой. Один ее участник погиб, другой сошел с ума. Самого Рузвельта сразила тропическая лихорадка, напоминающая малярию, но не поддающаяся лечению хинином. С высокой температурой, почти в бреду, он прыгнул в бурную реку, чтобы спасти от крушения в порогах лодку с провизией. Ударился об острый камень и получил глубокую рану на левом бедре. К несчастью, именно это бедро Рузвельт уже повредил однажды, в 1903 г., упав с лошади во время охоты на лис. Рана воспалилась, нога стала буквально сочиться гноем – то ли из-за новой, попавшей в рану, инфекции, то ли от реактивированной инфекции, дремавшей в ноге полковника одиннадцать лет.
Однако Рузвельт выжил и на этот раз, хотя поврежденная нога так никогда и не зажила. Язвы, из которых вытекал гной, периодически воспалялись и открывались, мучая экс-президента до конца его жизни. В дополнение к воспалению поврежденной кости, злокачественная влажность бразильских болот усугубила ревматизм Рузвельта. В Соединенные Штаты он вернулся измученным инвалидом. Но на этом его беды не кончились: в феврале 1918 г. полковник подхватил серьезную инфекцию горла, которая распространилась на оба средних уха. В нью-йоркской больнице, названной в его честь, ему поставили диагноз «двусторонний острый средний отит, ревматизм и абсцесс бедра». Впоследствии стало ясно, что речь идет не просто об отите, а о мастоидите. Боль в ушах была невыносимой, Рузвельта терзала лихорадка, но врачи не решались на мастоидэктомию, которая позволила бы сделать дренаж полости сосцевидного отростка, в котором скопилось немалое количество гноя. Все это закончилось тем, что полковник полностью оглох на левое ухо – в дополнение к уже имевшейся слепоте левого глаза.
Современные исследователи полагают, что врачи больницы Рузвельта не решались на мастоидэктомию и прямой дренаж кости, поскольку подозревали: недуг их знаменитого пациента был не ревматоидным артритом, а рецидивирующей ревматической лихорадкой, затрагивающей сердце. Любая крупная операция в такой ситуации могла бы спровоцировать прогрессирующее воспаление и разрушение сердечных клапанов. Медики предпочли не рисковать, и лечили уши Рузвельта, мягко орошая их слабыми антисептическими растворами.
На какое-то время полковник вновь почувствовал себя лучше, и вернулся на любимое ранчо на Среднем Западе, где, к ужасу наблюдавших его врачей, вновь стал проводить по полдня в седле, объезжая свои владения. Верховая езда спровоцировала новую напасть – рожистое воспаление ноги, разумеется, той самой левой ноги, которая уже дважды была повреждена. Теперь по ней распространился огромный розовый отек, кожа была покрыта пузырями. Но неутомимый полковник продолжал ездить верхом, хотя пузыри лопались от трения, и на ноге появлялись открытые раны. Если бы дело происходило лет на двадцать позже, проблему Рузвельта можно было бы решить при помощи антибиотиков, но на дворе был 1918 год…
Окончательно подкосило бывшего президента известие о гибели его любимого младшего сына Квентина в последних боях Первой мировой войны в небе над Францией. Теодор Рузвельт вновь попал в больницу с диагнозом «ревматическая лихорадка», вышел оттуда, чтобы отпраздновать с семьей Рождество, и вскоре после Нового, 1919 г., тихо скончался во сне – согласно официальному заключению врачей, причиной стал отрыв тромба.
Его неудавшийся убийца, Джон Шрэнк, пережил Рузвельта на 24 года. Обследовавшие его психиатры поставили Шрэнку диагноз «мания величия» и признали невменяемым. Шрэнка поместили в Центральный государственный госпиталь для сумасшедших преступников в Вопуне, штат Висконсин, где он и провел остаток своих лет, размышляя над тем, почему же ему не удалось выполнить волю привидения Мак-Кинли и убить Сохатого. После смерти Шрэнка 15 сентября 1943 г. его тело было передано медицинской школе Висконсинского университета для анатомических исследований.
Что же касается пули, выпущенной из его револьвера, то Теодор Рузвельт носил ее в себе до последнего дня своей жизни. Она инкапсулировалась и не причиняла полковнику никакого неудобства. Однажды журналисты спросили его, как он чувствует себя с пулей убийцы в груди. Рузвельт подумал и сказал: «Знаете, джентльмены, я не возражаю против этого – по мне, это все равно, что носить пулю в жилетном кармане».