Чумной бунт 1771 года. Трусость чиновников погубила половину жителей Москвы

Над Москвою стояли, качаясь, огромные столбы дыма. Ежедневно погибало 1200 москвичей.  Вспыхивали драки, по ночам раздавались крики и выстрелы. Губернатор Салтыков, отчаявшись справиться с эпидемией, уехал в свое имение Марфино. За ним сбежали полицмейстер, градоначальник и другое губернское начальство.

В истории нашего Отечества данное событие известно, как эпидемия чумы 1770-1773 годов. Эта ужасная болезнь была одной из последних вспышек большой пандемии чумы, опустошавшей Европу уже много лет. Гремевшая в то время русско-турецкая война, одна из самых значительных между Российской империей и Оттоманской Портой, явилась важной причиной проникновения этой инфекции в Россию. Наибольший интерес у современной исторической науки вызывает не сам ход эпидемии, а первое в истории России регулярное и хорошо организованное государственное вмешательство в борьбу с эпидемией, введение обязанностей по борьбе с чумой в круг полномочий Императорского Совета и Сената. Никогда ещё с начала восемнадцатого столетия государственная карантинная служба и Российская медицинская коллегия не работали столь энергично и эффективно.

В царствование Екатерины Великой был принят «Устав пограничных и портовых карантинов», вводивший жесткую систему дезинфекции. Это позволило не сжигать дома обывателей, что всегда вызывало озлобление и ожесточённое сопротивление невежественных плебеев. Кроме того, эти меры сделали возможной доставку товаров и почты, пусть и замедленную. Появившиеся ещё при Петре Великом пограничные и портовые карантинные заставы сменились специальными форпостами, размещёнными не только на границах, но и на всех оживлённых трактах России. На таком посту несли постоянную службу доктор и два лекаря. Если они не справлялись с «моровым поветрием», на помощь призывались врачи из военных гарнизонов и даже городов других губерний. При необходимости существовал и порядок призвания самых именитых лекарей того времени. Ввиду такой хорошо организованной системы, чума (а тогда почти все эпидемические заболевания именовались либо оспой, либо чумой) задерживалась этими кордонами и не достигала ни сердца России – Москвы, ни внутренних районов и Санкт-Петербурга.

Всех проезжающих задерживали на шесть недель. Их вещи окуривали дымом полыни и можжевелового дерева, письма переписывали на расстоянии, а монеты выдерживали в крепком уксусе. В народе распространилось питьё водки, настоянной на стручковом перце, полыни, имбире и калганном корне. Лекари же рекомендовали пить «варёную воду» и воду с уксусом. Также рекомендовалось протирать уксусом все кожные покровы, не прикрытые платьем. Неподалёку располагались воинские команды во главе с офицерами для обеспечения порядка и предотвращения беспредельной деятельности невежд, не понимавших смысла противоэпидемических мероприятий и пытавшихся иногда силой проникнуть за кордоны.

Эпидемия чумы 1771-1774 гг. стала редким, но поистине ужасным исключением. Русская армия наносила победоносные удары османским полчищам в Молдавии, охваченной вспышкой чумы, принесённой из азиатских провинций Турции. Обозы с ранеными и различные грузы отправлялись в Россию массово, что сильно нарушило порядок работы кордонов и многократно ослабило соблюдение требований карантина. Современники этих событий сравнивали распространение эпидемии с неистовым пламенем степного пожара. В самом конце лета чума достигла города Брянска, а через недолгое время проникла и в древнюю столицу. Слепая самоуверенность ответственных чиновников, извечная «московская ленца» и откровенная трусость перед начальством, которое всегда боялись потревожить или – Боже упаси! – огорчить, послужили тому, что на первые признаки смертоносного мора достаточно долго не обращали никакого внимания. К примеру, случай на московской суконной мануфактуре, где от возчиков заразилось, заболело и умерло несколько рабочих, местное начальство предпочло скрыть. Трупы были похоронены тайно, что само по себе, без принятия специальных мер, засыпки негашеной известью, сжигания и т. д. могло послужить причиной новой вспышки болезни.

Первыми спохватились военные лекари, наверное, в силу свойственной военным врачам дисциплины, и того душевного порыва, что заставляет военных служить Отечеству, невзирая на все лишения, опасности и тяготы. Двадцать семь человек заболели неизвестной «злостной горячкой». Хорошо, что руководил Военным госпиталем известный русский врач Афанасий Филимонович Шафонский, который благодаря огромному опыту и знаниям тут же распознал «ужасную посетительницу». Он немедленно принял предусмотренные в «уложении» карантинные меры. Мигом сколотили карантинные бараки. Солдаты встали в оцепление, запылали костры, куда постоянно подкидывали полынь и можжевеловые лапы. Шафонский немедленно отправил нарочного в Медицинскую коллегию. Но его осмеяли, выставив паникёром, а представленные доказательства приближения заразы сочли плодом его фантазии и очевидной нелепостью. Но вскоре чума заставила этих беспечных чиновников поверить в себя.

Чума вспыхнула на Большом суконном дворе, у Каменного моста, на Софийке. Карантин объявлен не был. Мастеровщина хлынула в ужасе по домам, разнося болезнь, заражая домашних и соседей. Чума смертоносной косой прошлась по древней столице. Горожане бежали в Нижний, Можайск, Тулу, Коломну. Дворяне срочно покидали город, разъезжаясь по своим имениям и поместьям. Затрещали костры, ударили московские «Сорок Сороков» - невежественное простонародье считало, что звон отгонит болезнь и смерть. Над Москвою стояли, качаясь, огромные столбы дыма. Ежедневно погибало 1200 москвичей. Тела хоронить было некому. Из архива московской Консистории узнаём, что генерал-губернатор Салтыков приказал использовать в качестве мортусов осужденных на каторгу колодников, беглых и различных душегубов, содержащихся в тюрьме. Каторжники, обряженные в ужасного вида пропитанные дёгтем балахоны с прорезями на месте глаз, словно палачи, с треском вышибали двери, железными крюками волочили трупы в «мертвецкие дроги», грузили их и вывозили на кладбища. Там поспешно, безо всякого соблюдения православного обряда, зарывали тела в неглубоких зловонных могилах, ведь трусливые начальники не смели показаться там и проверить качество работ.

Случаи грабежей, разбоев и мародёрства были скорее правилом, чем исключением. Пользуясь всеобщим ужасом, смятением и неразберихой, криминальные элементы нападали на дома и квартиры обывателей, применяя насилие, забирали все ценное. В Москву стягивались шайки разбойников, охочих до чужого добра. Вспыхивали драки, по ночам раздавались крики и выстрелы. Губернатор Салтыков, отчаявшись справиться с эпидемией, уехал в свое имение Марфино. За ним сбежали полицмейстер, генерал Юшков, градоначальник, командующий и другое губернское начальство. Грабежи, мародёрство и ходившая рядом смерть доводили москвичей, в большинстве своём людей тёмных, суеверных и невежественных, до полного отчаяния и ужаса. Достаточно было всего одной маленькой искорки, чтобы получить огромный взрыв недовольства. По Москве распространились вести, что у Варварских ворот есть чудотворная икона Боголюбской Богоматери, что исцелит болезнь. Толпы хлынули к Варварским воротам, теснясь в московских улицах и обильно заражая друг друга.

Архиепископ Московский и Калужский, преосвященный Амвросий, известный духовный писатель, переводчик Священного писания, в т. ч. Псалтири и творений отцов церкви, выходец из дворянской семьи, был человеком высокообразованным. Опасаясь массовых заражений при лобызании иконы толпами, он велел убрать икону и спрятать в одном из московских храмов. Слух о «похищении иконы, а заодно и всей церковной казны» мгновенно охватил толпу. Раздавались призывы: «Бей! Бей!», между сторонниками расправы и их противниками началось побоище. Полицейских смяли и обратили в бегство. Самые лютые бунтари ринулись в Кремль, выломали ворота монастыря, где была резиденция архиерея. Дочиста разграбив и монастырь, и резиденцию, буяны выбили ворота погребов, где в обширных подвалах хранились, по договору с монахами, запасы большинства московских купцов-виноторговцев, арендовавших эти помещения. Не найдя почтенного старца там, часть самых свирепых мятежников ринулась в Донской монастырь, оставшаяся часть разбила винные бочки и перепилась. Несчастного московского первосвященника вытащили с хоров и безжалостно растерзали. Остальные ринулись грабить и этот монастырь, затеяв поножовщину и свальную драку при разделе добычи.

Доктор Д.С. Самойлович, лечивший больных в чумном бараке Данилова монастыря, трогательно описал, как толпа злодеев, схватила и беспощадно избила его. Лишь случайно неблагодарные мерзавцы оставили его в живых, полагая убитым насмерть. Положение спас генерал-поручик Петр Еропкин, собравший с бору по сосенке около роты солдат и офицеров с двумя артиллерийскими орудиями. После того, как бунтовщики принялись разбирать мостовую на Красной Площади и забрасывать его людей камнями, решительный генерал отдал приказ стрелять по толпе на поражение из всего имевшегося вооружения. Над площадью завизжала картечь, затрещали ружейные залпы. Толпы обезумевших мятежников, устилая Красную площадь своими телами, обратились в бегство. Государыня, прочитав реляцию и узнав о ужасной смерти архиепископа Амвросия, обеспокоилась. От болезни вымерло уже более 100 000 москвичей, половина города. В Москву отправился изрядно поднадоевший царице граф Григорий Орлов, практически бывший фаворит. Видимо царица решила, что либо он решит все московские проблемы, либо болезнь хотя бы избавит её от ставшего немилым любимчика.

Граф Орлов не даром слыл человеком отчаянной отваги и решительности. Прибыв в Москву с толпой докторов и лейб-гвардией, он отправился к генералу Еропкину, который никуда не уехал, будучи человеком отменной храбрости. Прямо у него дома Орлов и устроил свою штаб-квартиру. Москву разбили на санитарные округа, в каждом из которых был назначен свой врач. Были открыты новые карантины, найдены подходящие здания для лечебниц. Мародеров и грабителей, застигнутых за злодействами, гвардейцы прикалывали штыками, пытающихся бежать расстреливали из мушкетов. Москву окружили карантинные посты с больничками, на улицах пахло порохом, горелой полынью и уксусом. Чумные дома забивали досками с красным крестом, позднее окуривали изнутри жжёной серой. В Николо-Угрешском монастыре организовали большой лазарет.

Есть сведения, что причиной мятежа стало требование полиции к отставному солдату прекратить торговлю поношенным платьем неизвестного происхождения, что спровоцировало драку с полицией, поддержанную мелкими торговцами и оборванцами с рынка. Теперь же за тайные похороны чумных, снятие с трупов и продажу платья и обуви ссылали в вечную каторгу в Сибирь, а при особой тяжести преступления клеймили лоб и щёки, вырывали ноздри. Население было привлечено к возведению ограды вокруг города. Платили на работах невиданные деньги: гривенник женщине и пятиалтынный мужчине. Это при том, что крепостной мужчина средних лет стоил рублей до десяти. Граф принимал меры с необыкновенной быстротой, работая по 18 часов в сутки с нечеловеческим напряжением и распорядительностью. Оттаявшая Екатерина велела выбить в честь Орлова памятную медаль с его изображением, на которой имелась надпись: «Россия таковых сынов в себе имеет», и ещё: «за избавление Москвы от Язвы в 1771 году».

Эпидемия чумы в Москве была повержена, хотя сама инфекция беспокоила вспышками ещё года два-три. Знаменитые русские врачи Даниил Самойлович и Афанасий Шафонский сыграли беспримерную роль в борьбе с чумой. Шафонский более распорядительностью и мерами, как медицинскими, так и гражданскими, а Самойлович –практическим врачебным искусством, и в качестве учёного-исследователя. Последний работал, борясь с чумой, одновременно в трёх или четырёх монастырях, превращённых в лазареты. Да и монахи ухаживали за чумными больными, иногда заражаясь от них и погибая. О самом Самойловиче рассказывают легенды. Он, работая с утра до вечера, ухитрялся создавать врачебное пособие по борьбе с чумой, впоследствии изданное на всех основных европейских языках. Ставя опыты по дезинфекции, он надевал на себя вещи чумных больных, окуренные или пропитанные изобретенным им составом. Московские бедняки были вечно признательны ему за эти составы, спасшие их вещи и дома от неумолимого сожжения. Будучи избранным действительным членом двенадцати академий Европы, обладавший несгибаемым «ломоносовским» характером, Даниил Самойлович был обойдён этим званием у себя на родине…

В общей сложности погибло около 120 000 человек, считая тех, кто уехал из города, увозя с собой болезнь. Императрица оказала помощь москвичам, разоренным чумой до нищеты. Выплачивались пособия, раздавались вещи и продукты (мука, крупы, сало, солёное мясо и рыба). Была возведена больница-богадельня на 3-й Мещанской улице. Целых 100 лет это был главный в России эпидемический центр.

Эпидемия чумы 1770-1773 годов была последней крупной вспышкой ужасного недуга в России. Очаги возникали и позднее, и через 100, и через 200 лет, но были локальными и унесли не более 5000 жизней. Синодальным определением изобличённые и схваченные московской полицией убийцы преосвященного Амвросия были преданы анафеме и повешены. Прах архиерея поргребён в Донском монастыре. Никаких намерений ограбить казну, опечатать кружку пожертвований у иконы Боголюбской Богоматери или навсегда скрыть от православных в двойных железных сундуках этот образ, что ему вменяли в вину бунтовщики, у несчастного пастыря никогда и не было.