Синдром лобных долей помог Кутузову победить Наполеона?

«Пуля пролетела сквозь голову, в левый висок, и вышла у правого глаза, но не лишила оного… глаз несколько искосило» - писал в 1814 году первый биограф фельдмаршала Кутузова Филипп Синельников. После ранения Кутузов косил правым глазом, однако серьезное ухудшение зрения на нем обозначилось только в старости.

«Кутузов остался жив после двух ран, смертельных по всем правилам науки медицинской. Если бы мы сами не были свидетелями, то сочли бы рассказ о ране Кутузова сказкой. Видно, судьба бережёт голову Кутузова на что-нибудь необыкновенное, если она уцелела после двух столь страшных ран», - писал главный медик русской армии Жан Жозеф Ксавье Игнатий Антуан Исидор Массо, осматривавший генерал-майора Кутузова после второго страшного ранения, полученного им 18 августа 1788 года под Очаковым.

Мог ли предположить французский медик, что два с лишним столетия спустя необыкновенное дело, совершенное Кутузовым, изгнание Наполеона из России, будет приписано именно этим ранам, а самого врача запишут в восприемники кутузовского чуда?

Летом 2015 года падкие на сенсации издания вышли с заголовками вроде такого: «Пуля в голову спасла Россию». Журналисты с большими или меньшими ошибками пересказывали публикацию в журнале «Neurosurgical Focus» под названием «Две пули в голове и зима: судьба предопределила Кутузову разгромить Наполеона в Москве». Авторами указаны Sergiy V. Kushchayev, Evgenii Belykh, Yakiv Fishchenko, Aliaksei Salei, Oleg M. Teytelboym, Leonid Shabaturov, Mark Cruse и Mark C. Preul. Последний (Марк Пройль) и является руководителем группы, которая решила связать ранения Кутузова и его стратегию в 1812 году.

В статье утверждается, что исследователи реконструировали направление ранивших Кутузова пуль и пришли к выводу, что они задели лобные доли мозга военачальника и это привело к поведенческим нарушениям, связанным с синдромом лобных долей: пассивности, вялости, нерешительности. Авторы статьи цитируют весьма язвительные записки генерала Александра Ланжерона, касающиеся поведения Кутузова в ходе Рущукской кампании (1811-1812 гг.), о его «нерешительности и лени физической и нравственной, которая часто и была помехой в его действиях» и, в особенности, сексуальной распущенности, в частности, связь с 14-летней Луксандрой Гулиано, что, по мнению авторов статьи, подтверждает их версию о неврологических нарушениях у полководца.

Не будь в поведении Кутузова этих дисфункций, полагают авторы, он, скорее всего, решил бы сражаться за Москву и, вероятно, потерпел бы от Наполеона поражение. При этом сам факт, что Кутузов остался жив после ран несовместимых с жизнью, полностью приписывается авторами хирургу Массо, практиковавшему передовые для своего времени методы лечения. Именно он якобы спас обреченного Кутузова. 

Итак, блестящий манёвр Кутузова и его выигрышная стратегия – всё это, по мнению группы Пройля, результат нервных нарушений после ранения, а самим фактом, что он остался жив, Кутузов обязан французскому врачу… Ну что тут сказать после немой сцены?

Прежде всего, отметим, что гробница Кутузова в Казанском соборе никогда не вскрывалась, краниологической экспертизы останков не проводилось, поэтому все реконструкции ранений Кутузова делаются на основании письменных источников и небольшого количества портретных изображений, а потому в значительной степени гадательны.

Что мы знаем о ранениях Кутузова?

Первое из них было получено 24 июля 1774 года в сражении под Шумлой. После измены крымского хана Сахиб II Гирея турецкие войска десантировались у Алушты 18 июля 1774 года. Турки заняли Алушту и Ялту и перекрыли укреплениями проход из центрального Крыма на побережье, соорудив каменный вал, прикрытый рвом. К побережью выдвинулись 7 батальонов русской пехоты под командованием генерал-лейтенанта В.П. Мусина-Пушкина, который принял решение атаковать турок в лоб. Каре гренадёров Московского легиона под командой генерала Якоби прорвало турецкие позиции, выбило неприятеля из траншей и захватило две пушки. После сбития турок с позиции сражение не имело продолжения, так как тем же вечером пришла весть о заключении Кючук-Кайнарджийского мира. События турецкого десанта развивались тогда, когда война уже формально закончилась.

При этом штурме вражеского ретраншемента и был ранен командир гренадерского батальона подполковник Кутузов. В своей реляции командовавший армией в Крыму генерал Долгоруков сообщал: «Ранены: Московского легиона подполковник Голенищев-Кутузов, приведший гренадерский свой баталион, из новых и молодых людей состоящий, до такого совершенства, что в деле с неприятелем превосходил оный старых солдат. Сей штабофицер получил рану пулею, которая, ударивши между глазу и виска, вышла на пролёт в том же месте на другой стороне лица…» В изданных в 1820 году Сергеем Глинкою «исторических анекдотах», со ссылкой на ещё живых свидетелей ранения, сообщалось, что Кутузов стоял на камне над штурмуемым турецким рвом и с этого камня упал раненный, без чувств, прямо на тела убитых.

Первоначально никто не мог предположить, что после такого страшного ранения Кутузов выживет. Однако когда о его практически чудесном выздоровлении стало известно, Михаил Илларионович удостоился монарших милостей: Екатерина II наградила его Орденом Святого Георгия IV степени (Кутузов был одним из первых кавалером этого ордена и первый собрал «полный бант»), а также велела дать ему годичный отпуск и оплатить за счет казны его лечение за границей, при этом высказавшись так: «Надобно беречь Кутузова, он у меня будет великим генералом».

Никакой достоверной информации о том, кто и как лечил Кутузова, не сохранилось. Массо его, разумеется, лечить не мог, поскольку в этот момент двадцатилетним юношей жил во Франции и прибыл в Россию лишь после 1785 года. Есть лишь сообщенное Ланжероном предание, что лечивший Михаила Илларионовича доктор шесть недель продержал его в комнате, куда не проникало никакого света. «Он мне рассказывал, - пишет Ланжерон, - что во время своего путешествия в Голландию он узнал, что один знаменитый профессор хирургии и анатомии должен был защищать диссертацию относительно ран и доказать, что рана, которую будто бы, как говорили, получил Кутузов, есть ни что иное, как сказка, потому что с такой раной трудно остаться в живых и уже невозможно сохранить зрение. Кутузов отправился его слушать и после лекции профессора встал и сказал ему перед всей аудиторией: «Господин профессор, вот я здесь и вас вижу». Была ли такая история в действительности, сказать с достоверностью невозможно, так как Михаил Илларионович любил и приврать, и подшутить над собеседником.

Несомненно то, что зрение Кутузова после ранения полностью сохранилось. «Пуля пролетела сквозь голову, в левый висок, и вышла у правого глаза, но не лишила оного… глаз несколько искосило» - писал в 1814 году первый биограф фельдмаршала Филипп Синельников.

«Одноглазый Кутузов с повязкой поперек лица» – фантом популярной культуры, возникший в советском кино под влиянием английского фильма «Леди Гамильтон», где со столь же неисторичной эффектной повязкой щеголял другой победитель французов – адмирал Нельсон. После ранения Кутузов косил правым глазом, однако серьезное ухудшение зрения на нем обозначилось только в старости, после 1805 года, тогда же глаз фельдмаршала, по всей видимости, начал закрываться. Исследователь ранений Кутузова М. Тюрин определяет заболевание Михаила Илларионовича как «нервнопаралитический кератит, сопутствующий синдрому верхне-глазничной щели».

Были ли задеты лобные доли мозга Кутузова, как утверждает статья группы Пройля? Прежде всего, обратим внимание на то, что сделанная исследователями реконструкция первого ранения полководца очевидно неточна. Они отмечают входное отверстие пули в левой части головы сильно за виском, между тем, по реляции Долгорукого, самой близкой к ранению пуля «ударивши между глазу и виска» прошла навылет. Пуля должна была пройти за глазом и перед виском, раздробив кость.

И действительно, на портретах Кутузова, которого, чтобы смягчить вид правого глаза, как правило, изображали в профиль слева, то есть обращенным к зрителю местом входа пули, отчетливо виден шрам и впадина между глазом и виском на месте раздробленной стенки глазницы.

Мы видим этот шрам на гравюре Вендрамини по рисунку Сент-Обена (1813), на портретах Романа Волкова (1814, считается последним прижизненным) и помещенной в Галерее 1812 года в Зимнем дворце  работе Джорджа Доу (1829). Поврежденная стенка глазницы настолько характерный элемент иконографии Кутузова, что проигнорировать его при реконструкции ранения, отнеся входное отверстие к височной кости, – величайшая небрежность. Раздробив стенку глазницы, пуля, особенно небольшая (без экспертизы останков фельдмаршала мы не можем оценить её калибр), вполне могла пройти за глазами, не задев лобных долей мозга и не нанеся фатального урона глазным мышцам и нервам, хоть это и настоящее чудо.

Еще один аргумент против теории о «синдроме лобных долей», которым, якобы, страдал Кутузов и который и был мнимой «причиной» его победы над Наполеоном, - поведение военачальника в период между первым и вторым ранением. В поступках Кутузова нет ничего от приписываемой ему недоброжелателями в последующие годы апатии и нерешительности. Во время знаменитой поездки Екатерины II (всегда благоволившей к Кутузову и заботившейся о его здоровье и успехах) по Тавриде «командир Бугского егерского корпуса скакал по полю на чрезвычайно горячем коне. Подозвав к себе Кутузова, Императрица с улыбкой сказала ему: «Благодарю вас, господин генерал! Отселе вы у меня считаетесь между лучшими людьми и в числе отличнейших генералов. Запрещаю вам ездить на бешеных лошадях». Скачки на бешеных лошадях под южным солнцем – это, прямо скажем, не то, чего мы ожидаем от людей с травмой левой лобной доли.

Но, быть может, всё изменило второе ранение 18 августа 1788 года под Очаковым? Во время турецкой вылазки австрийский дипломат и любимец Екатерины генерал де Линь подозвал Кутузова к амбразуре, чтобы лучше обозревать неприятеля. Когда он подошёл, ружейная пуля поразила его в щёку. Кутузов схватился руками за рану и сказал Де Линю: «Что заставило тебя подозвать меня к этому месту в сию минуту». Доктора рядом не было. Кутузов после ранения продолжал отдавать распоряжения командиру полка по отражению вражеской вылазки, но от кровопотери он чувствовал слабость. Его вывезли с поля боя.

Невольный (или вольный?, так как реплика Кутузова звучит почти упреком) виновник ранения Михаила Илларионовича де Линь писал императору Иосифу II: «Вчера опять прострелили голову Кутузову. Я полагаю, что сегодня или завтра он скончается». Однако ничего подобного не произошло, и на сей раз Кутузов действительно оказался в руках отличного хирурга Массо, благодаря записке которого мы точно знаем о характере ранения. Его отчет о состоянии здоровья генерала приложена была к письму, адресованному Потемкиным, чрезвычайно волновавшейся о Кутузове, Екатерине: «Влагаю здесь записочку о ране генерал-майора Кутузова. Судьба его получать тяжелые раны, – писал Князь Таврический. - Он несказанно обрадован, что Вы об нем изволите спрашивать».

В написанной на французском языке записке Массо сообщал: «Его Превосходительство Господин Генерал Кутузов был ранен мушкетной пулей – от левой щеки до задней части шеи. Часть внутреннего угла челюсти снесена. Соседство существенно важных для жизни органов с пораженными частями делало состояние сего Генерала весьма сомнительным. Оно стало считаться вне опасности лишь на 7-ой день и продолжает улучшаться».

И снова реконструкторы группы Пройля делают произвольное предположение, что пуля вошла в лицо под левым глазом, выйдя ниже затылка. Никаких оснований для такого предположения не дают ни записка Массо, ни изображения Кутузова: никаких шрамов под глазом на них не отмечено. Зато и Волков, и Сен Обен обозначают тенью провалившуюся в результате разрушения части челюсти щеку фельдмаршала. Известные нам прижизненные изображения Кутузова, по возможности щадя оригинал, намечают шрам или провал в центре щеки, чуть ближе к задней её части. Его можно уловить и у Волкова, и у Сент-Обена, еще более явно обозначен шрам на гравюре Готвуда, особенно ясны следы на анонимной немецкой гравюре 1813 года и чрезвычайно нелицеприятной миниатюре Розентреттера.

Пуля вошла в левую щеку не там, где её вход изобразила группа Пройля, не под глазом, а сильно левее и ниже.  Вышла она из шеи.  Мозга, и, тем более, его лобных долей, она задеть не могла. Да и не мог бы Кутузов с раной в том месте, где её изобразили современные «реконструкторы», отдавать приказания егерям и обмениваться колкостями с Де Линем.

Таким образом, второе ранение Кутузова еще менее дает оснований для умозрительных построений о «синдроме лобных долей». Тем более, что последующее поведение Кутузова, гипотез о поведенческих нарушениях опять же не подтверждает.

Стараниями Массо или своей чудесной судьбой, но Кутузов вернулся в строй очень быстро, уже в начале 1789 года, а в 1790 проявил чудеса храбрости и стойкости при штурме Измаила, лично возглавив штурмовую колонну. Тогда же он прославился и своим аппаратным хитроумием, дав повод Суворову для знаменитого афоризма: «Хитер, хитер. Умен, умен. Никто его не обманет».

На самом деле Суворов сказал: «Так, он умен! Очень умен! Сам Рибас его не обманет». А поводом послужили следующие обстоятельства: командовавший под Измаилом флотилией де Рибас решил самостоятельно взять Измаил десантом с моря и «обскакать» тем и Суворова, и Кутузова, и прочих военачальников. Имея в виду эту цель, он попросил у Суворова сухопутные войска, которые погрузил на борт кораблей, выгрузив пушки на дунайский остров. Эта «хитрость» ставила под угрозу весь суворовский план штурмовой операции. Разгадав замысел де Рибаса, Кутузов сообщил его Суворову, тот лично проверил информацию и приказал адмиралу выгрузить войска и вернуть назад пушки.

Никаких поведенческих изменений, которые говорили бы о повреждении лобных долей мозга, мы не наблюдаем у Кутузова ни после первого, ни после второго ранения. Ощутимо «сдавать» Кутузов начал около 1805 года, в ходе тяжелейшей кампании в Австрии, закончившейся разгромом русской армии под Аустерлицем, который Кутузов тщетно пытался предотвратить.

Однако именно в ходе этой кампании проявились те военные хитрости Кутузова, которые составили характерную особенность его полководческого почерка в 1812 году. После сдачи австрийцев при Ульме Кутузов отступает, оставляет Вену, морочит Мюрату голову переговорами о капитуляции и за это время успевает оторваться от французов на два перехода. Пожалуй, ни один военный историк не обвинял Кутузова за эту кампанию в медлительности, пассивности и нерешительности, напротив - он проявил максимум энергии и изворотливости, чтобы вывести свою армию из-под удара. Когда в 1812 году, накануне Бородинского сражения, Наполеон воскликнул: «Вот оно, солнце Аустерлица!», он имел в виду, что, как и в 1805 долгая погоня за Кутузовым оканчивается сражением, в котором он рассчитывал одержать сокрушительную победу. Как известно, Бородино Аустерлицем не стало, что признавал и сам Бонапарт.

Характеристика Кутузова, данная Ланжероном и относящаяся к 1811 году, также далека от образа пассивного, нерешительного, не знающего, что предпринять человека. На деле она соткана из противоречий и недопонимании. «Сначала он прямо поразил меня своей неутомимой деятельностью, к которой мы совсем не привыкли, но его энергия скоро остыла, и обычная леность, по-прежнему, вошла в свои права». Ни о каком постоянном отсутствии энергии, как видим, речи вести не приходится, а периоды активности и хандры, пожалуй, еще более выраженные, имелись, к примеру, и у князя Потемкина Таврического, которого в голову никто никогда не ранил.

«Кутузов участвовал во многих сражениях и получил уже настолько опыта, что свободно мог судить как о плане кампании, так и об отдаваемых ему приказаниях. Ему легко было различить достойного начальника от несоответствующего и решить дело в затруднительном положении, но все эти качества были парализованы в нем нерешительностью и ленью физической и нравственной, которая часто и была помехой в его действиях. Однажды, в битве, стоя на месте, он услыхал издалека свист летящего снаряда; он настолько растерялся, что, вместо того, чтобы что-нибудь предпринять, даже не сошел со своего места, а остался неподвижен, творя над собой крестное знамение». Здесь очевидно, что Ланжерон так до конца и не понял психологии Кутузова, ни личной, ни национальной, и приписывает нерешительности и лени то, что объясняется христианским фатализмом и уверенностью религиозно настроенного полководца, что без воли Божией ни один волосок с головы не упадет.

«Вставал он очень поздно, ел много, спал 3 часа после обеда, a затем ему нужно было еще два часа, чтобы прийти в сознание». Тут Ланжерон противоречит не только многочисленным свидетельствам, что из-за проблем с кишечником Кутузов ел один раз в день, но и самому себе. Постоянно сонный, переутомленный старик у него в то же время выступает как сексуальный гигант с гаремом: «не может существовать без того, чтобы иметь около себя трех-четырех женщин».

Ситуацию с Луксандрой Гулиано Ланжерон тоже оценил неверно. «Луксандра Гулиано была не простая валашка, а дама из высшей знати, принадлежавшей к прорусской ее группировке и этой самой группировкой Кутузову преподнесенная в дар и залог их тесного единения», – отмечает современный автор. Для Кутузова этот роман был, прежде всего, предметом дипломатической игры с валашской знатью. Когда Ланжерон и другие обвиняли её в том, что она еще и шпионит на турок, то Кутузов, наверное, лишь усмехался: иметь вражеского шпиона рядом с собой и передавать через него дезинформацию, что может быть лучше для дипломата?

Если же говорить в целом о сексуальной распущенности полководца, то и его никак нельзя связать с воздействием ранения на мозг. Во-первых, оно было чрезвычайно типично для русских военачальников той эпохи. «Он возит с собою переодетую в казацкое платье любовницу. Румянцев возил по четыре; это — не наше дело», - отмечал один из героев войны 1812 года генерал Кнорринг. Во-вторых, те же поведенческие черты наблюдались у его дочери, Е.М. Хитрово, которую насмешливый Пушкин называл «Лизой голенькой». Вольность её жизни вошла в легенду, и эта преемственность свидетельствует скорее о наследственной предрасположенности, нежели о посттравматическом повреждении у Кутузова.

Наконец, прямо противоречит действительности утверждение Ланжерона: «Эта же лень его простиралась и на кабинетные дела, и для него было ужасно трудно заставить себя взяться за перо». Переписка Кутузова огромна: одни только письма жене и дочери составляют обширнейший корпус документов. Письма, приказы и распоряжения Кутузова только за период командования им Дунайской армией, когда с ним общался Ланжерон, - это сотни и сотни документов. При этом случаи, когда письмо составляется другой рукой из-за боли в глазах, оговаривались Михаилом Илларионовичем специально: «Прошу тебя рукою Кудашева (зять М. И. Кутузова), потому что глаза мои очень утомлены; не думай, что они у меня болят, нет, они только очень устали от чтения и письма», - пишет фельдмаршал 10 ноября 1812 г. в письме дочери Елизавете Михайловне.

Кстати, периодически появляющиеся в переписке жалобы на боли в глазах, последствие ранения, подтверждают, что у полководца видели оба глаза.

До конца своих дней Кутузов находился в отменной интеллектуальной форме, был человеком обширного острого ума и фантастической памяти, что показывает, к примеру, мгновенное опознание им пленного французского генерала Боволье: «В Главную квартиру князя Кутузова в Полотняный Завод близ Калуги князь Кудашев, его зять, привел взятого в плен вскоре после Малоярославца генерала графа Боволье. Услышав фамилию генерала, Кутузов призадумался. — «Не родственник ли вы тех Боволье, которые играли такую выдающуюся роль в вандейской кампании, и один из которых подписал письмо к её величеству императрице Екатерине II с просьбою оказать помощь против республиканцев? — Письмо это подписано мною в качестве генерал-интенданта и президента высшего совета армии. — Это вы и есть! Ну, очень рад, что вы мой пленник: вам будет оказано все уважение, которого вы заслуживаете». — Кутузов прибавил, что читал с большим интересом историю вандейской войны. Он много расспрашивал генерала Боволье о французской армии, о Москве, о Наполеоне. <…> Прощаясь с Боволье, Кутузов сказал ему: «Ваш Наполеон — чистый разбойник: я отправил к нему 40 французов, взятых в плен на аванпостах, — он отказался принять их! Мне-то что же с ними делать? Его поведение ужасно. Он нисколько не заботится о нации, которой всем обязан».

И тот же Кутузов делился с Боволье мнением, что раз Наполеон присылает к нему в ставку дипломатов типа Лористона для переговоров, то с ним нетрудно будет справиться. То есть в 1812 году Кутузов вел всё ту же политико-дипломатическую игру, что и в 1805. И тут и там он оставил ради выигрыша времени и позиции ключевой город. Конечно, оставлять Москву было куда сложнее, чем чужую столицу – Вену, но никакой вызванной травмой эмоциональной тупости для этого было не нужно. А говорить о трусости или робости фельдмаршала в ситуации, когда для оставления столицы от «лукавого царедворца» требовалось куда больше смелости, чем для сражения под её стенами, и вовсе не приходится.

Таким образом, сенсационная попытка группы Пройля объяснить особенности стратегии Кутузова в 1812 году последствиями ранения, якобы задевшего лобные доли мозга и вызвавшего соответствующий синдром, может быть признана совершенно несостоятельной. Ранение под Шумой 1774 года, когда мозг военачальника теоретически мог быть задет, реконструировано авторами с грубыми искажениями. При этом известное нам поведение Кутузова в период между двумя ранениями никак не подтверждает наличия синдрома лобных долей. Ранение 1788 года так же реконструировано с ошибками и, в любом случае, не могло задеть лобных долей мозга. Привлекаемый для подтверждения наличия синдрома источник (мемуары генерала Ланжерона) необъективен и противоречив, к тому же дает материал для прямо противоположных суждений. Роль выдающегося хирурга на русской службе Массо так же преувеличена – он сыграл огромную роль в спасении Кутузова после второго ранения, но к лечению после первого, ставшего настоящим медицинским феноменом, не был и не мог быть причастен.